…в юности ты рвешься на кусочки, и вот тебе не хочется жить, вот не спится и плачется. И в конце концов ты берешь из пачки старый добрый «Спутник», аккуратно разворачиваешь обертку — очень, кстати, похоже, на жвачку в пластинках, типа «Wrigley's» — и сладострастно пилишь себе ручки, пока кровь не начинает струиться так, что ты просто сидишь и отупело смотришь на разрезанные запястья. Потом ходишь, как малолетний наркоман, с длинными рукавами, но суть не в том. В момент, когда ты наносишь себе эти раны, внутри становится легче. Ты как будто спускаешься вниз по лестнице внутрь себя, в самую глубину, и сидишь там. Ты как будто что-то высвобождаешь, не зря же существует кровопускание.
К чему я все это?
Знать бы тогда, как все это смешно. Все эти отчаяния, страдания и прочее. Знать бы, что спустя столько лет я буду лежать, в полной темноте уставившись в стену, будучи даже не в состоянии взять в руки лезвие. Не видя смысла даже встать с кровати. Не видя смысла ложиться спать, хотя спать хочется. Я знаю, что если сейчас покалечу себя, мне не станет легче — и это самое страшное. Я не хочу романтично думать, что у меня «было много ошибок молодости» — потому что настоящие ошибки были сделаны гораздо позднее, и в них нет ни капли романтизма. Потому что все, что ты пытался устроить себе раньше в виде спектакля, пришло в реальности, и отшутиться тут не получится. И что-то подсказывает мне, что с годами дальше будет только хуже.
Я не хочу быть «прошедшим через все Фениксом», как это всегда круто звучит в сильных историях про Него и Нее. Я хочу открыть глаза и жить нормально, но, видимо, не могу.
В конце концов, я очень люблю тебя, идиота кусок, и с этим тоже ничего поделать не могу. А если калечить себя уже не имеет смысла, то хочешь, просто сдохну заживо?